Хмель - Страница 131

131

Щеки Меланьи вспыхнули, а свекор поучает:

– Несу свой крест при тайной крепости веры, и твой верх будет. И я в том пособлю.

У невестушки захолонуло сердце:

– Грех-то, грех-то, тятенька!

– Не грех, а святость, коль по верованию. И сказано в Писании: «Аще дщерь твоя в руце твоей, паки чадо неразумное. И мучь ее, и плачь. Не сделай беды в едипоправстве веры, да не погибнешь зле».

Изо всего сказанного Меланья уразумела одно: «Не суперечь, дщерь господня, повинуйся!..»

– Сон ноне мне привиделся, – продолжал свекор. – Касаемый нашей жизни. Матушку давно в таком светлом сиянии не видывал. Царствие ей небесное! Реченье вела. Вещий сон!..

Черные ресницы Меланьи дрогнули, как крылышки мотылька, и вспорхнули вверх.

– И ты была там.

– Где?

– В том видении, какое мне привиделось средь ночи. Матушка говорит: «Иди сюда, Прокопий». И я подошел. Иду, как Спаситель, по морю и ног не замочил. Подала мне матушка твою руку – мяконькую, белую и теплую. Говорит: «Иди с ней и радей в святости. Радость великая будет. Даст тебе господь внука. И тот внук, как твердь белокаменная, в праведную веру войдет».

Меланья – ни жива ни мертва. Ноги и руки точно жидким огнем налились. А голос Прокопия Веденеевича умиротворенно журчит, обволакивает, как дымом:

– И тут явилась ты, паки Ева, когда ее господь создал из ребра Адамова. И тело твое прислонилось ко груди моей, а со стороны голос слышу: «Возьми ее, Прокопий, она – твоя рабица». И руки твои, яко крылья птицы, легли на плечи мои. И нету силы убежать от тебя. Кипенье прошло по жилам, и стал я парнем вроде. «Господи, благослови!» – сказал я, и ты взяла меня к себе. Очнулся я прозренный и вижу: свершилась воля твоя, господи!..

Прокопий Веденеевич перекрестился.

– Богородица пречистая! – отозвалась Меланья, едва переводя дух.

А голос Прокопия Веденеевича вопрошает:

– Аль тебе такой сон не привиделся?

– Н-нет. Грех-то, грех какой!

– То не грех, а благодать, коли по воле святого духа свершилось. И ты не суперечь тому. Беду накличешь.

– Филя-то, Филя-то как?

– За божье пред богом в ответе.

В карих расширенных глазах Меланьи и страх, и смятение духа. «Можно ли так поступить по истинной вере? – спрашивает себя Меланья и тут же гонит сомненье: – Знать, тятеньке ведомо, как должно».

– Про сон-то – правда, тятя?

– Христос с тобой! Истинно так свершилось, как сказал. И сон и явь. И матушку зрил, как вот тебя сейчас. И ты явилась пред глазами моими голая, паки Ева.

– Свят, свят. К добру ли?

– Родительница к лихости не явится. Потому как я сын ее; плоть и кровь – едины.

– Господи, хоть бы к добру! – скрестила руки на груди Меланья, не в силах подняться с лагушки. – Я вить во всем повинна, тятенька. Сами видите. Только чтоб по вере, как в Писании.

– Истинно так! – поддакнул Прожигай Веденеевич. – Вот приедем домой, радеть будем, и я прочитаю тебе откровение Моисеево про дочерей Лота, как они проживали в пещере, когда господь бог покарал нечестивых содомцев. И сказала старшая дочь младшей: «Отец наш стар, и нету человека, который бы спал с нами». Тогда они напоили отца вином, и каждая спала с родителем. Смыслишь то? И сделались обе дочери Лотовы беременны от отца свово. И родила старшая дочь сына, и нарекла ему имя Моава, што значает: «от отца моево»…

– Ой! – всплеснула ладошками Меланья. – Ужли правда?

– Окстись! Про божье Писание толкую, а ты экое слово кинула.

– Прости, тятенька. Да ведь отец-то, отец-то!

– И што? Для бога мы все, как есть, дети. Веровать надо. Без пререкания и оглядки.

– Верую, батюшка, – потупилась Меланья.

– Оборони бог суперечить создателю. Кару накличешь. И на себя, и на плод свой. Помолимся, чтоб дух очистить пред господним небом.

Стали на колени рядышком и, глядя на восток, долго молились на небо, сплошь ватянутое волглыми тучами.

Приобщившись к богу, Меланья пошла в стан за дочерью.

Чайник вскипел и брызнул через крышку на огонь. Прокопий Веденеевич снял чайник с крючка, сходил в стан, разбудил там худенькую няню Анютку и вынес продукты.

Меланья присела возле огня и дала грудь дочери. Прокопий Веденеевич опять укрыл ее плечи теплой шалью я все смотрел, как тыкалась мордочкой в грудь матери смуглявая внучка.

– Ишь как сосет! Старательная. Вся в тебя удалась, слава Христе. Кабы выросла такая же работящая и кроткая, как ты.

У Меланьи от такой хвалы лицо посветлело.

– Все мои капли собрала.

– Хоть бы не переняла Филину сонность. Оборони бог!

– В меня, в меня будет.

– Дай бог. Наелась, поди? Дай мне, повожусь, а ты снедь собирай.

Впервые за все замужество Меланье вздохнулось легче. Свекор – свирепый и жестокий человек, от взгляда которого у Меланьи леденело сердце, заговорил вдруг с ней с таким вниманием и сердечностью. И даже внучку взял на руки. «Хоть бы к добру, не к худу перемена такая», – думала Меланья, раскладывая на рушник хлеб, чеснок и свежую огородину – пупырчатые огурцы, зеленый лук с головками и каждому по одной репе и по три морковки, до чего особенно охоч был свекор. Из корзины достала кринку сметаны и вяленое сохатиное мясо прошлогоднего убоя.

– Ишь как супится! – забавляется с внучкой Прокопий Веденеевич. Сунул в крошечный ротик внучки палец и удивился: – Ужли зубы режутся?

– Два зубика прорезалось.

131